В защиту Святейшего Патриарха Тихона

Ваше место для того чтобы обсудить темы в украинском, белорусском, Сербе и русском.
Post Reply
User avatar
Priest Siluan
Moderator
Posts: 1939
Joined: Wed 29 September 2004 7:53 pm
Faith: Russian Orthodox
Jurisdiction: RTOC
Location: Argentina
Contact:

В защиту Святейшего Патриарха Тихона

Post by Priest Siluan »

В защиту Святейшего Патриарха Тихона

«Входящий Дверью есть пастырь овцам.

Овцы слушаются гласа его и за ним идут, потому что знают голос его.

За чужим же не идут» (Ин.10,2-5).

Ночью 18 мая 1922 года к находящемуся под домашним арестом святейшему патриарху Тихону явились лидеры обновленчества Введенский, Красницкий, Белков и псаломщик Стефан Стадник и предложили Патриарху снять с себя сан, сложить обязанности по управлению Церковью и передать свою канцелярию представителям Живой Церкви. Эта была попытка красных попов захватить церковную власть и разрушить Церковь на радость безбожникам. Тогда мудрость святейшего Патриарха помогла избавить Церковь от этой опасности.

Ныне на церковном горизонте появился некий Артем Стадник, пытающийся опорочить личность св. Патриарха и вместе с ним собора Новых мучеников и исповедников Российских, якобы повинных в выдуманной им «ереси цареборчества». Сам по себе Стадник остался бы неуслышанным, однако к несчастью под его влияние попал известный ревнитель правды Божией Епископ Чукотский Диомид, который подписывает все безумные измышления Стадника как свои послания.

Поводом к обвинению Стадником иерархов Церкви в «ереси» послужили книги историка М. Бабкина, специально занимающегося исследованием проблем взаимоотношений Церкви и государства в 1917 г. Стадник использовал опубликованные Бабкиным материалы для огульного похуления новых мучеников и обвинения всей Церкви Российской, как катакомбной, так и зарубежной, во впадении в ересь и отпадении от Божией благодати.

Он обвиняет патриарха Тихона в том, что тот принимал «активное участие в февральской антимонархической революции 1917 г.», вместе с Синодом старался «упразднить сам институт самодержавия». Патриарх Тихон, вместе с прочими иерархами, оказался виновен в том что:

  1. подписал документ Синода о введении поминовения Временного правительства вместо царствовавшего дома

  2. подписал синодальное послание «Свершилась воля Божия»

  3. согласился с заменой царей в богослужебных текстах Временным правительством

  4. патриарх Тихон и епископат РПЦ ответственны перед Богом за соблазнение паствы на покорность революционерам февралистам.

Всеми этими действиями, по мнению Стадника, иерархи РПЦ нарушили свою присягу государю и совершили клятвопреступление против Соборной граматы 1613 г., обязующей русский народ быть верным до конца света династии Романовых.

Сначала должно ответить новоявленному обличителю, что не существует догмата о монархии; она не положение веры, без исповедания которого нельзя спастись. Мы признаем монархию Бога Отца в Троице, признаем монархию Бога Творца вселенной, но Господь не заповедал нам верить в монархию земную, и в Символе веры такого члена нет.

Безусловно, рассуждая по человечески (Аристотель) и по церковному (отцы и учители Церкви), земная монархия как государственное устройство предпочтительна, так как она отражает монархию Бога в Небесном Царстве, и православный самодержец в самом деле является образом (иконой) Царя Небесного. Более того, православное самодержавие является частью церковного сознания, оно вошло в церковное предание и именно поэтому революции или полное отрицание монархии, или стремление ограничить ее — не могут Церковью одобряться и должны осуждаться как нечто сродное иконоборчеству. Поэтому, и только поэтому, борьба против православного самодержавия как такового является грехом.

Однако политическое устройство земного государства имеет, как и все земное, лишь относительное историческое значение, так как Церковь — это теократия и не должна зависеть в своей внутренней жизни от внешних. Поэтому Церковь будет существовать при любых политических устройствах, и при конце мира, когда монархия будет отнята и наступит время демократий, олигархий, охлократий или тираний.

Что касается пребывающего на царе «помазания Божия», то оно, как известно, было введено в Византии лишь с XIII века (в Никейской империи) с целью закрепления династических прав. И можно говорить, что царь — «помазанник Божий» лишь в ветхозаветном смысле как тот, кого благословила Церковь. Говорить о том, что царь по сравнению с другими помазанниками (то есть христианами, принимающими помазание в крещении) имеет какие-то особые харизмы — неверно.

Опять же неверно говорить, что Синод или Церковь бунтовали против «Помазанника Божия». Стадник ссылается на отмену церковной властью 11-го анафематизма в русском «Синодике Недели православия», которым отлучаются от Церкви «дерзающие на бунт и измену» против монарха. Но, во-первых, этого анафематизма древняя Церковь не знала, его приказала вставить в новосоставленный текст Синодика Екатерина II в целях борьбы с пугачевщиной. Во-вторых, в Византии православные государи часто возводились на престол именно в результате бунта и измены против их предшественника, и успех в перевороте обеспечивал божественную легитимность монарха. Главной мыслью была та библейская мысль, что Бог Сам возводит и низводит с престолов царей — Своим повелением либо попущением. Поэтому никакого отдельного анафематизма на этот счет Церковь не принимала и никакой «ереси цареборчества» не знает.

В-третьих, вопрос о признании Синодом свершившегося переворота требует изучения. По свидетельству находившегося тогда в России графа Ю. Граббе, будущего секретаря Архиерейского Синода РПЦЗ епископа Григория, «государственный переворот в феврале-марте 1917 года осуществился для большинства русских людей совершенно неожиданно. Он всех застал врасплох, в том числе, конечно, и Святейший Правительствующий Синод. Большинство членов его, к тому же, были в отсутствии, уехав из Петрограда в свои епархии с наступлением Великого поста… Все происходило невероятно быстро, Синод смог собраться только тогда, когда всё уже было кончено, и почти сразу был изменен его состав, а обер-прокурором назначен В.Н. Львов».

Таким образом, нужно полагать, что известные распоряжения Синода и послание «Свершилась воля Божия» не были подписаны непосредственно живыми архиереями, а под ними согласно канцелярской процедуре лишь перечислялись члены Синода. Отметим, что среди якобы подписавших эти документы стоит и «подпись» Митрополита Московского Макария (Невского) — известного монархиста, члена «Союза Русского народа», которого еще при жизни называли «живым святым».

С другой стороны Синод не виновен в «бунте и измене» — так как Царь отрекся сам. Синод даже не признавал Республику, которая была провозглашена Керенским лишь 3 сентября 1917 г., и тогда уже не было никакого Синода. Тут нужно говорить не о Синоде, а о епископате РПЦ, который телеграммами признал и даже приветствовал отречение царя и передачу власти Временному правительству — об этом говорят опубликованные Бабкиным документы. Конечно, они не могут охватить всей полноты народа церковного, в массе и не собиравшегося выходить из-под власти царя, но мнение духовенства они отражают достаточно хорошо. Известны факты, когда священники и диаконы надевали на себя красные банты в знак солидарности с переворотом. Либерализм господствовал как среди большинства духовенства, так и среди большинства епископата. Недаром когда обер-прокурор Раев призвал в феврале 1917 г. Синод поддержать рушащуюся монархию, синодалы ответили отказом. В этом несомненная вина синодальных иерархов — в отказе поддержать монархию Романовых и поддержке революционных лозунгов о «свободе» и «республике».

Но можно этому дать объяснение. Никто не будет отрицать, что союз Российской Церкви и санкт-петербургской Империи был порочен, и привел к тому параличу церковной жизни, к тем уродливым и неканоническим формам администрации, о которых на рубеже веков писали как светские, так и церковные авторы. Поэтому исчезновение монархии означало исчезновение прежнего государства, отмену законов Российской Империи, включая пресловутый «Духовный регламент» царя Петра, и в самом деле дало свободу Церкви.

После отречения Государя Церковь была поставлена перед политическим фактом отсутствия самодержца. В этом случае народ и армия, как это было в Византии и Московском царстве, должны были сами избрать царя. Однако сам царь передавал верховную власть своему брату Михаилу, который отрекся от нее и призвал быть верным Временному правительству впредь до Учредительного Собрания. Фактически Михаил совершил предательство и отречение от монархии. К сожалению, ни один из великих князей и не подумал взять на себя бремя власти, династия фактически отказалась от верховной власти. Эти акты, как тогда признавали все иерархи Церкви, придали Временному правительству необходимую легитимность и никем не могли быть по существу (кроме членов династии) оспорены. О том, что ВП было масонским (9 из 11 министров были масонами) тогда практически никто не знал. Самих обстоятельств отречения также никто не знал. Поэтому неудивительно, что все российские иерархи, даже монархисты по убеждению, в марте призвали народ присягнуть Временному Правительству. Даже такой ярый монархист и черносотенец как архиеп. Антоний (Храповицкий) лишь уклонился от прямого признания власти ВП и никак не поддержал Государя. Да и кого он мог бы поддержать? Отрекшегося Царя? Насколько виновен в этом будущий патриарх Тихон – наверняка не больше чем другие поддержавшие ВП иерархи. Безусловно, Синод виноват в том, что не произнес ни слова об аресте Императора и его ни в чем не повинных детей, не осудил кровавые солдатские самосуды над офицерами. Но говорить о том, что Синод, формально исполнив повеление Государя о подчинении ВП, отпал через это от православия, неправомерно.

Столь же неверно обвинение Стадника в отпадении иерархии от веры через замену поминания царствовавшего дома в богослужебных книгах «временным правительством» — Церковь молится о реальной власти, о ее вразумлении и просвещении, однако имеет полное право не призывать благословения Божия на власть богоборческую.

Сейчас, оглядываясь назад, мы можем судить о том, что мог бы сделать св. патриарх Тихон, и чего он не сделал или сделал не так. 19 января 1918 г патриарх опубликовал свое знаменитое послание «безбожным властелинам тьмы века сего», в котором призвал к активному сопротивлению большевикам как богоборческой преступной власти. Послание намечало программу действий для клириков и мирян: отказ от сотрудничества с большевиками, работы в их учреждениях, активное и пассивное сопротивление, создание антисоветских организаций и союзов. Однако в этом послании отсутствовало указание на конечную цель противостояния — восстановление прежней законной самодержавной власти. В январе 1918 г. с благословения патриарха по всей стране двинулись многотысячные крестные ходы протеста против большевицких бесчинств, расстрелов неповинных людей, глумления над святынями и испугавшие новую власть больше, чем военное сопротивление. Выступлению Церкви содействовало начавшееся политическое «правение» общества. Проф. А.Д. Беляев, участник Поместного Собора, вспоминает: «В первое время, в первые 4 месяца порицали на все корки царя Николая 2-го, его династию, монархический режим, и никто не смел даже заикнуться, даже словом назвать слова: Россия, отечество, родина. В июле, после поражения в Австрии, уже заявили о слове «родина» с упоминанием, что это слово нельзя было доселе и произносить. Чем дальше шло время, тем меньше стали порицать царя, царский режим, монархию, прежний порядок, династию свергнутую и членов ее» (дневник за 4 июля 1918 г. Богословский Сборник, 6, стр. 139). Но тогда патриарх Тихон не воспользовался ситуацией для более решительных действий по примеру св. патриарха Гермогена, чего так боялся Ленин.

В то время почти никто не дерзал выносить безапелляционные суждения о тяжелом кресте Патриарха, называть его деятельность только черной или только белой, как это делает Стадник. Вот как оценивали состояние России современники.

Эмигрировавший из России М. Гаккебуш-Горелов писал, что в 1917 году русский мужик снял маску, «богоносец» выявил свои политические идеалы: «он не признает никакой политической власти, не желает платить податей, и не согласен давать рекрутов. Остальное его не касается». Кто виноват в этом мужицком отрицании власти? «Виноваты все мы — сам-то народ меньше всех. Виновата династия, которая наиболее ей, казалось бы, дорогой монархический принцип позволила вывалять в навозе; виновата бюрократия, рабствовавшая и продажная; духовенство, забывшее Христа и обратившееся в рясоносных жандармов; школа, оскоплявшая молодые души; семья, развращавшая детей; интеллигенция, оплевывавшая родину…»

Б.В. Никольский: «разрушение исторически неизбежно, необходимо: не оживет аще не умрет… большевики правят Россией Божиим гневом и попущением». «Царствовавшая династия кончена… Та монархия, к которой мы летим, должна быть цезаризмом, то есть таким отрицанием монархической идеи, как революция. До настоящей же монархии, неизбежной, благодатной и воскресной далеко, и путь наш тернист, ужасен и мучителен, а наша ночь так темна, что утро мне даже не снится» (октябрь 1918 г.).

Как глубоко эти люди прочувствовали ситуацию, осмыслили случившееся, и как примитивен, наивен и односторонен подход Стадника, из нашего далёка дерзающий бросать обвинения Патриарху.

Современными историками признано, что совместные действия различных сил развенчали русское государство и в конце концов оно было разрушено. Главным стержнем государственности был монархический принцип. Это был стержень, на котором всё держалось. Отречения Николая и Михаила выдернули этот стержень, и Россия рассыпалась. И тогда народ отказался от подчинения вообще любой власти, избрав ничем не ограниченную волю. Отречение царя и было главным соблазном для народа. Распад государства и армии вызвали русский бунт, бунт против любой власти.

Понятно, что призывать к восстановлению монархии в то время разгула беззакония, русского бунта и анархии, было невозможно. В своей проповеди в праздник явления Казанской иконы 21 июля 1918 г. патриарх осудил убийство Государя лишь как убийство простого, невиновного, верующего человека, гражданина, члена Церкви и патриота России, осудил убийц-большевиков и призвал сделать это весь народ: «Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьму, пусть нас расстреливают». Когда члены Поместного Собора узнали о расстреле большевиками Императора, была отслужена торжественная панихида по убиенном царе, а патриарх благословил служить их и по местам. Даже для таких шагов в то время необходимо было великое мужество.

Понятно, что в условиях непрекращающегося обвинения большевиками Церкви в контрреволюции и монархизме, то есть стремлении возвратить в России старый строй, любая публичная проповедь в пользу монархии привела бы к оправданию террора против Церкви и неисчислимым жертвам. (Хотя мы теперь видим, что и патриаршая политика допустимых компромиссов не уменьшила число жертв большевиков, ставивших целью уничтожение любой религии, однако никто тогда не знал будущего.) Если даже простые заявления патриарха об аполитичности Церкви вызывали у властей обвинения в контрреволюции, то заявление в пользу монархии, даже простое сочувствие монархическим лозунгам Всезаграничного карловацкого церковного Собора, вызвало бы волну репрессий. Требовать такого от Патриарха могли бы только крайне безответственные люди, желающие насытить свою гордость зрелищем мученичества Патриарха.

К 1923 г. большевики победили в Гражданской войне и расправились с мощнейшими крестьянскими восстаниями, сотрясавшими советскую власть по всей стране. Говорить о возможности реконкисты белых армий или сильнейшем антисоветском восстании внутри страны тогда не было возможным. Как говорили лидеры большевиков, «соввласть установилась всерьез и надолго». Фактически они стали хозяевами положения, и теперь им ничего не стоило приступить к планомерному уничтожению Церкви. С другой стороны усилилось наступление на Православную Церковь католицизма и различных сектантов (баптистов, евангелистов), но главной все же оставалась грозная опасность еретического потопления Церкви со стороны обновленцев, которые на своем «всероссийском поместном соборе» в апреле 1923 г. лишили патриарха Тихона сана и монашества и вообще упразднили патриаршество, ввели прямые догматические и канонические искажения Православия. Нужно было срочно принимать меры по защите Церкви. Если с самого начала Патриарх был готов принять жребий мученичества, то теперь Бог судил иначе. Перед Патриархом встала задача спасения Церкви от обновленчества, борьбы с лжецерковью обновленцев. Это был его долг как православного епископа, и главным для него было именно это, а не дела внецерковного народа, создавшего в России свое безбожное государство.

Патриарх пошел на словесные уступки и написал в письме в Верховный Суд РСФСР, что «он отныне советской власти не враг» и «решительно отмежевывается как от зарубежной так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции». Эти строки также ставит Стадник в вину св. патриарху. Однако тогда все понимали, что к этим словам Патриарха вынудили чекисты. Но главное, чего не сделал Патриарх в тюрьме — это не разрешил богоборцам вмешиваться во внутренние дела Церкви, управлять иерархами, на что позже согласится «мудрейший» митр. Сергий (Страгородский).

К 1923 гг. весь тот аппарат церковного управления, который учредил Собор, оказался фактически ликвидирован и церковное управление разрушено. Поэтому Патриарх нес единолично ответственность за ход церковной жизни. Он создает «Православное Церковное Управление», самостоятельно подбирает себе Священный Синод (которому большевики отказывают в регистрации и в 1924 г. он был распущен), имеющий административную власть лишь над теми общинами, «которые выразят свободное и добровольное желание подчиниться его руководству» («Воззвание святейшего патриарха Тихона и группы высших иерархов», август 1923 г).

Патриарх признал советскую власть, как древние христиане признавали власть Нерона, и издал распоряжение о поминовении ее в храмах: «Церковь возносит молитвы о стране Российской и о Советской власти» (там же). Однако как свидетельствует в 1928 г. митр. Сергий, это распоряжение Патриарха оставалось «мало исполняемым», то есть лишь на бумаге, и Патриарх не требовал от клириков непременного его исполнения, в отличие от митр. Сергия (Губонин, стр. 570). Патриарх был вынужден также ввести новый стиль и формально попал под анафему греческих Соборов XVI-XVII вв., но через месяц благополучно отменил это решение и вышел из-под анафемы.

Однако Патриарх понимал, чем можно жертвовать, а чем нельзя, какие компромиссы допустимы, а какие нет. Как уже было сказано, приверженность к тому или иному политическому строю — это дело внешнее для Церкви и не является предметом исповедания само по себе. Поэтому мы видим, что когда комиссары спрашивали на допросах у исповедников об их «политической платформе», те либо уходили от ответа, либо признавали любую власть, в тех границах, по Апостолу, когда она не противна Божиим заповедям. К этому в результате большевицкого натиска на Церковь свелась и позиция св. Патриарха после ареста 1922-23 гг.

Патриарх, несомненно, рассматривал большевиков как орудие Божия гнева и попущения, его позиция хорошо отражена в послании от 21 июня 1919 года ко всем чадам Российской Церкви с призывом отказаться от всех актов мести в отношении участников кампании вскрытия мощей: «нет, пусть лучше нам наносят кровоточащие раны, чем нам обратиться к мщению против наших врагов… не губите в крови отмщения свою душу. Не будьте побеждены злом. Побеждайте зло добром (Рим.12,21)». Святейший Патриарх призвал народ последовать евангельской заповеди о любви к врагам, полагая в этом спасение и примирение России. Он, как древний пророк Иеремия, указывал, что главная сила в борьбе с «красным Навуходоносором» — не «белый» и тоже неверный Египет, а Бог, и от Него одного может быть спасение. Отсюда и его призывы о невмешательстве архипастырей в политическую борьбу: «Мы убеждены, что никто и ничто не спасет Россию, пока Правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих» (послание архипастырям и пастырям, 25 сентября 1919). Оставаться верным Евангелию и твердо, вопреки мощному стремлению Советов вовлечь Церковь в русло своей советской политики, держаться аполитичности и не пойти на недопустимый компромисс (хотя большевики тогда, уверенные в скором отмирании Церкви, и не думали об этом), на что позже согласится сломленный митр. Сергий — это отличало исповедническую позицию св. Патриарха.

Патриарх понимал, что спасение России зависит не от восстановления в ней монархии Романовых, а от возвращения народа к православной вере. Ведь сама идея монархии коренится в православной вере. Поэтому главный способ вернуть монархию — это обратить народ к вере. В послании на трехлетие своей интронизации Патриарх Тихон сказал: «Мы считаем, что средства для спасения Родины подобает искать и указывать не в тех или иных формах правления, не в тех или иных общегосударственных начинаниях… мы должны указывать иные, не земные — высшие духовные начала: веру в промысел Божий, сознание своей греховности, сознание людского бессилия, покаяние, любовь к ближним, прекращение раздоров…». В слове, произнесенном в Кронштадте 2 июня 1918 г., Патриарх говорил, что нет теперь двух твердынь — крепости военной (Кронштадт) и крепости духовной (св. Иоанн Кронштадский): «Пала твердыня потому, что мы потеряли крепость духа... не будем оплакивать падение внешней твердыни, ибо все то поправимо. Будем заботиться, чтобы нам развить твердыню духа Христова, чтобы каждый из нас являл собою крепость духовную. Тогда, при этой крепости духовной, разовьется мощь физическая».

Главной заботой Патриарха было не только сохранить свободу Церкви в исповедании Православия, без обновленчества, но и сохранить вообще Церковь как таковую. Как указывали катакомбные исповедники тех времен, патриарх прилагал все силы к тому, чтобы Церковь, освободившуюся в 1917 году от тяжких уз царской «политики» в обретенной ею стихии внутренней свободы и внешней неподчиненности, оградить от всякой политики вообще, особенно оберегая её от малейшей возможности повторного попадания под ярмо новой, антихристианской политики» («Кифа»). И это ему удалось. Первый предпринятый большевиками «штурм небес» позорно провалился, и они были вынуждены перейти к унизительной и долгой осаде. В этом заслуга святого Патриарха. Он стоял твердо против натиска большевиков, и трудно представить каких усилий ему это стоило, и как ему помогал в этом Бог.

Несмотря на внешне кажущуюся непоследовательность его позиции, мы должны признать главное — Патриарху удалось сохранить Церковь в канонической и догматической неповрежденности, отразить как натиски обновленцев, так и безбожных и богоборческих властей, желавших вообще отменить религию и уничтожить все институты «старого мира». Для Церкви, находившейся в объятиях богоборческого режима — это очень много. Разве не в этом подвиг веры, подвиг исповедничества — полагать всю надежду на спасение России, на сохранение Церкви, на Бога, а не на земную мудрость лукавой человеческой дипломатии? Поэтому понятна любовь верующего народа к патриарху, ежедневно совершавшему богослужения в московских церквях. Ему, как и великому пророку русской смуты св. Иоанну Кронштадтскому, устилали дорогу живыми цветами, целовали края одежды, в нем видели живой символ церковного и национального единства, замену царю всероссийскому, считали отцом народа.

Патриарх до конца выполнил свою миссию по защите Церкви, он сделал все, что мог и дошел до края возможных компромиссов с богоборцами. По воспоминаниям, незадолго до своей кончины в беседе с тюремным врачом Жижиленко (будущим епископом-новомучеником) Патриарх говорил «о своих мучительных сомнениях в пользе дальнейших уступок Советской власти. Делая эти уступки он с ужасом убеждался что предел требований советской власти лежит за пределами верности Христу и Церкви и что, по-видимому, единственная возможность для Церкви сохранить Свою верность Христу — это уйти в катакомбы. Но понимал Тихон и иное — скрыться Архипастырю недозволительно, он должен нести свой крест до конца». Но этот роковой край перейдет митр. Сергий, поставив свою церковную группу архиереев на службу богоборцам и насилуя совесть верных пастырей и мирян.

О том, что катакомбная Церковь сохранила свою верность православной монархии, говорят как известные документы об иосифлянском движении в Петрограде, чей главный собор Воскресения Христова (Спаса-на-Крови) большевики прозвали «Воскресением монархии на крови», так и находимые чекистами в общинах многочисленные портреты убиенного Императора и сами протоколы допросов, где отражено признание исповедниками антихристова характера Советской власти (чего никогда не смогли бы заявить сергиане). Ну а о монархических убеждениях Русской Зарубежной Церкви известно достаточно хорошо. Нужно добавить, что почитание царя-мученика Николая II было широко распространено как в катакомбной так и зарубежной частях Российской Церкви.

Поэтому несправедливы обвинения Стадником российских новомучеников в «цареборчестве», но эти обвинения вполне справедливо должны относиться к Московской патриархии, чьи иерархи-агенты безбожия до самого последнего противились даже формальной канонизации Царя-мученика в МП в 2000 году.

Итак, мы видим, что хулы Артема Стадника превзошли даже хулы безбожников, в 20-е годы расклеивавших по улицам карикатуры на Святейшего. Тем более не может согласиться с ними вся Российская Православная Церковь, сонм мучеников и исповедников, засвидетельствовавших Свою верность Христу и Священному Преданию Церкви Своей кровью. Недаром Церковь Российская усвоила себе название «тихоновцев», знаменуя этим свое согласие со своим Святейшим Патриархом и Отцом.

Игумен Феофан

Суздаль, декабрь 2008

http://suzdalite.livejournal.com/44990.html

Post Reply